23.09.1781-08.04.1859
Осипова Прасковья Александровна, (урожденная Вындомская) - хозяйка усадьбы , находящейся в полутора верстах от . С ее связывали дружеские, доверительные отношения.
В первом браке (с 1799) замужем за Н.И.Вулъфом. Дети: Алексей Николаевич, Анна Николаевна, Евпраксия Николаевна, Михаил (12 июня 1808 - 20 июня 1832) и Владимир (22 июня 1812 - 12 марта 1842).
В 1813 г. почти одновременна умерли муж и отец Прасковьи Александровны.
Она вышла во второй раз замуж за И.С. Осипова. Дети от второго брака - Мария Ивановна и Екатерина Ивановна. Осипова воспитывала и падчерицу. По воспоминаниям , матерью Прасковья Александровна была нетерпимой, но в чем, безусловно, ее заслуга - дети получили хорошее образование. О достаточно серьезных интересах Осиповой в области зарубежной и отечественной литературы, философии, политики и свидетельствуют ее книги на французском, немецком, итальянском языках из библиотеки с. Тригорское.
Страсть к книгам и долгая жизнь в деревне рано развили в Прасковье Александровне чувства, ум и вкус. Она умела увидеть ценности как в художественном произведении, так и в реальной жизни.
Некоторые черты характера Прасковьи Александровны угадываются в образе Прасковьи Лариной, которая «открыла тайну, как супругом самодержавно управлять» (предположительно это ее профиль на одном из черновиков «Письма Татьяны к Онегину», относящемся к сентябрю 1824 г.). Унаследовав от отца властность и хозяйственность, Осипова сорок шесть лет являлась полновластной хозяйкой Тригорского, за которым числилось 700 крепостных. Пушкин доверял ее практичности, обращаясь за советами по вопросам управления имением и даже хотел видеть ее владелицей Михайловского в драматической ситуации его возможной продажи (1836).
Сохранилось 24 письма Пушкина к Осиповой П.А. (1825-1836) и 16 писем Прасковьи Александровны к поэту (1827 - 9 января1837).
Так, в письме от 22 мая 1832 г. Осипова пишет: «Тысячу пожеланий госпоже Пушкиной... Я же дважды целую ваши глаза. Пусть будет стыдно тому, кто истолкует это в дурную сторону». В годы михайловского изгнания поэта Прасковья Александровна принимала деятельное участие в его судьбе. Добивалась примирения сторон в конфликте поэта с родителями осенью 1824 г. Удерживая Пушкина от побега за границу, она, отступая от принятых в дворянском обществе норм этикета, первой вступила в переписку с другом поэта и учителем царских детей В.А.Жуковским.
«Владычицей гор» называл ее А.А.Делъвиг (из письма к Осиповой от 7 июня 1826 г.). Осипова стала адресатом Дельвига после того, как он посетил Тригорское в апреле 1825 г. Позже А.А.Дельвиг просил у Прасковьи Александровны разрешения посвятить ей свои «Русские песни». Дарили ей свои произведения Е.А.Баратынский, И.И.Козлов, А.И.Тургенев, П.А.Вяземский. Пушкин же находил в Осиповой черты личности, которые вообще считал основными: «особенность характера, самобытность, без чего... не существует и человеческого величия» («Барышня-крестьянка»).
В творчестве и переписке Пушкина имя Осиповой П.А. и относящиеся к ней по смыслу слова встречаются 168 раз. Ее семейству поэт посвятил первые стихи, написанные им на псковской земле: «Простите, верные дубравы» (1817). Ей посвящен цикл стихотворений «Подражания Корану» (1824), стихотворения «Быть может, уж недолго мне...» (1825), «Цветы последние милей» (1825).
В русской культуре Осипова П.А. навсегда осталась создательницей того Тригорского, в котором уже некоторые современники (Н.М.Языков. «Тригорское», 1826) видели:
Приют свободного поэта. Непобежденного судьбой.
По сути, Прасковья Александровна является создательницей первого пушкинского музея в России. Она хранила в своем доме книги, портреты, письма, вещи, связанные с памятью о поэте. Некоторые из них составляют основу и современного дома-музея в Тригорском.
Место погребения - родовое кладбище на , Опочецкий уезд, Псковская губ.
«Пушкинская энциклопедия «Михайловское», 1 том, с.Михайловское, Москва, 2003
Наталья Ивановна изобразила в профиль и мать Евпраксии Николаевны, Прасковью Александровну Осипову. Этот любительский рисунок - единственное дошедшее до нас несомненное изображение ближайшего деревенского друга Пушкина, П. А. Осиповой, ставшей прототипом старшей Лариной. Пушкин в «Евгении Онегине» использовал и имя своей соседки: «Звала Полиною Прасковью…» Хозяйка Тригорского сидит на стуле в мантилье с отложным воротником, из-под которой выглядывает платье, а из-под него видны носки туфель. Левой рукой она опирается на сложенный зонтик. На голове у нее чепец с оборками, вызывающий в памяти известные стихи Пушкина:
И обновила наконец
На вате шлафор и чепец.
На боковине стула просматривается надпись: «11 Aout 1841». В тот год 23 сентября Осиповой исполнится 60 лет. Рисунок сделан, вероятнее всего, в Тригорском, в привычной для его хозяйки обстановке; значит, в этот день михайловские соседи нанесли ей визит.
Приезд Натальи Николаевны в Михайловское явно способствовал тому, что обитатели Тригорского переменили свое мнение о ней. Еще 18 июня Евпраксия Николаевна писала мужу с явной иронией, что «оне не скучают и пользуются душевным спокойствием». Как явствует из того же письма, она составила свое мнение со слов сестры Анны: «Я еще их не видала, и не очень-то жажду этого удовольствия. У них, говорят, воспоминание гораздо холоднее, чем у нас о незабвенном. Светский шум заглушил, кажется, прошедшее, и они живут настоящим и будущим. Михайловское же им никакого воспоминания не дает и более может рассеять, чем напомнить о нем». Но впоследствии Наталье Николаевне удалось очаровать Евпраксию Николаевну, явно ревновавшую ее к памяти Пушкина. Баронесса Вревская, после того как познакомилась с ней поближе, отозвалась о ней: «…это совершенно прелестное создание». С тех пор в ее письмах более не встречалось негативных отзывов о вдове поэта. Очевидно, что и она, и ее мать, чем могли, стали помогать ей.
Деньги же, в которых так нуждалась Наталья Николаевна и которые никак не присылал Дмитрий Николаевич, ей пришлось одолжить у Сергея Львовича, о чем она сообщила брату 30 июля 1841 года: «При таком положении вещей я была вынуждена обратиться к свекру. Он согласился одолжить мне эту сумму, но при условии, что я верну ему деньги к 1 сентября. Ему нужно было обеспечение, и он настоял на том, чтобы я дала ему письмо к служащему Строгановской конторы, который ему выдаст эти деньги из пенсии за третий - сентябрьский квартал. Эта сумма выражается в 3600 руб., и я должна была жить на нее до января. Значит, мне остается всего 1600 рублей. Из них мне придется платить за квартиру, на эти же деньги переехать из деревни и существовать - этого недостаточно, ты сам прекрасно понимаешь. Я не поколебалась бы ни на минуту остаться на зиму здесь, но когда ты приедешь к нам, ты увидишь, возможно ли это».
Жизнь в деревне позволила Наталье Николаевне экономить, на даче под Петербургом ей пришлось бы истратить куда более значительные суммы, которых у нее не было. Справедливо писал князь Вяземский Наталье Николаевне 6 июня 1841 года: «Вы прекрасно сделали, что поехали на несколько месяцев в деревню. Во-первых, для здоровья детей это неоцененно, для кошелька также выгодно. Если позволите мне дать вам совет, то мое мнение, что на первый год нечего вам тревожиться и заботиться об улучшении имения. Что касается до улучшения в доме, то это дело другое. От дождя и ветра прикрыть себя надобно, и несколько плотников за небольшие деньги все устроить могут. Если вы и сентябрь проведете в деревне, то и тут нужно себя оконопатить и заделать щели».
Вяземский сам давно собирался посетить могилу Пушкина и, наконец, чтобы исполнить свое намерение, воспользовался пребыванием в Михайловском его вдовы. Уже совсем было собравшись, он писал ей 8 августа 1841 года: «Смерть мне хочется побывать у вас…» Обстоятельства задерживали его в Петербурге, и спустя четыре дня он вновь сообщил Наталье Николаевне о своем желании посетить ее: «Я еще не теряю надежды явиться к моей помещице». Выбрался же он только через месяц, о чем позднее писал А. И. Тургеневу: «В конце сентября я ездил на поклонение к живой и мертвому, в знакомое тебе Михайловское к Пушкиной. Прожил у нее с неделю, бродил по следам Пушкина и Онегина».
Вяземский покинул Михайловское 2 октября, взяв с собой написанное накануне письмо Натальи Николаевны брату, которое он должен был отправить более надежной петербургской почтой. Вовсе отчаявшись получить обещанные Дмитрием Николаевичем деньги, она писала: «Я нахожусь здесь в обветшалом доме, далеко от всякой помощи, с многочисленным семейством и буквально без гроша, чтобы существовать. Дошло до того, что сегодня у нас не было ни чаю, ни свечей, и нам не на что было их купить. Чтобы скрыть мою бедность перед князем Вяземским, который приехал погостить к нам на несколько дней, я была вынуждена идти просить милостыню у дверей моей соседки, г-жи Осиповой. Ей спасибо, она по крайней мере не отказала чайку и несколько свечей. Время идет, уже наступил октябрь, а я не вижу еще момента, когда смогу покинуть нашу лачугу».
Ее определение, данное дому в Михайловском, невольно заставляет вспомнить пушкинское «наша бедная лачужка». Правда, его поэтическое восприятие любимого времени года - «октябрь уж наступил» - не вызывает никакого энтузиазма у вдовы. А уж для жизни зимой дом и вовсе не был пригоден. Вяземский еще до посещения Михайловского отговаривал Наталью Николаевну от того, чтобы остаться на зиму в деревне: «О зиме и думать нечего, это героический подвиг, а в геройство пускаться ни к чему». Он заметил: «Хотя вы человек прехрабрый…», - тем не менее отсоветовал ей оставаться в Михайловском на зиму: «Но на зимний штурм лазить вам не советую. На первый раз довольно и летней кампании».
В декабре 1841 года, вспоминая свое путешествие в Михайловское, Вяземский писал Нащокину: «Я провел нынешнюю осенью несколько приятных и сладостно-грустных дней в Михайловском, где все так исполнено „Онегиным“ и Пушкиным. Память о нем свежа и жива в той стороне. Я два раза был на могиле его и каждый раз встречал при ней мужиков и простолюдинов с женами и детьми, толкующих о Пушкине».
Обратно в Петербург Вяземский проследовал через Псков, о чем написал Наталье Николаевне уже из Царского Села 7 октября: «Как я вас уже предуведомлял, я для успокоения совести провел день в Пскове, то есть чтобы придать историческую окраску моему сентиментальному путешествию. Поэтому я предстану перед вашей тетушкой не иначе как верхом на коне на псковских стенах и не слезу с них. Она мне будет говорить о вас, а я буду говорить о стенных зубцах, руинах, башнях и крепостных валах».
Когда Наталья Николаевна окончательно потеряла надежду на получение денег из Полотняного Завода, она направила 10 сентября письмо в Опеку с просьбой выделить ей дополнительные средства ввиду необходимости оплаты квартиры в Петербурге, найма учителей и прислуги. 1 октября, рассмотрев ее прошение о «законном пособии», Опека «положила»:
«а) На наем учителей, квартиры и прислуги для детей покойного А. С. Пушкина выдавать, сверх всемилостивейше пожалованных 6000 руб. ассигнац., по 4000 рублей (кои составляют серебром 1142 р. 85 5 / 7 к.) в год из процентов, следующих на капитал 42 336 р. 24 2 / 7 коп. серебром, состоящий ныне в билетах кредитных установлений, и выдачу сей суммы производить с сентября сего 1841-го года».
Тогда же, 10 сентября, Наталья Николаевна ответила на полученное накануне письмо брата Дмитрия от 18 августа, в котором он с большим запозданием известил о рождении у него 30 июля дочери, что в какой-то мере оправдывало его и в задержке денег, и в неисполнении обещания приехать в Михайловское. Только теперь он вознамерился прислать сестрам лошадей, на что Наталья Николаевна отозвалась: «Мое желание не осуществилось, они мне нужны были летом, а зимой я прекрасно обойдусь без них. И я не смогу добровольно отказаться от 1500 рублей, что получаю от тебя. Если ты хочешь оказать мне услугу, то не посылай лошадей. Бог знает, смогу ли я еще держать экипаж этой зимой. Занятия детей начинаются и потребуют, следственно, большую часть моего дохода».
Выручил Наталью Николаевну Г. А. Строганов. Уже вернувшись в Петербург, она сообщила брату: «Последние дни, что мы провели в деревне, было что-то ужасное, мы буквально замерзали. Граф Строганов, узнав о моем печальном положении, великодушно пришел мне на помощь и прислал необходимые деньги на дорогу». 23 октября 1841 года Наталья Николаевна со всем семейством тронулась в обратный путь.
В декабре 1841 года, оглядываясь на время, проведенное в деревне, она пишет П. В. Нащокину: «Мое пребывание в Михайловском, которое вам уже известно, доставило мне утешение исполнить сердечный обет, давно мною предпринятый. Могила мужа моего находится на тихом уединенном месте, место расположения однакож не так величаво, как рисовалось в моем воображении; сюда прилагаю рисунок, подаренный мне в тех краях - вам одним решаюсь им жертвовать. Я намерена возвратиться туда в мае месяце, если вам и всему семейству вашему способно перемещаться, то приезжайте навестить нас…»
Как и предполагала Наталья Николаевна, в мае следующего года она снова отправилась в Михайловское. Туда же в то лето приехали и Сергей Львович, и Лев Сергеевич.
Е. Н. Вревская писала брату 14 апреля 1842 года из Петербурга: «Лев збирается чрез полторы недели ехать в Тригорское. Он почти всякой день у меня бывает, но теперь нас разлучает Нева. Его частые посещения дают повод к разным заключениям, совершенно ложным. Недавно Алек. Ник. Гончарова, встретя его где-то, удивилась и сказала: Comment! quel miracle: vous n’^etes pas chez la baronne? Недавно Карамзина Софья ему призналась в своей любви, да еще со слезами. А Нат. Ник. его бранила сурьозно, что очень не морально: сводить с ума, не чувствуя сам к ней ничего». 5 мая Евпраксия Николаевна продолжила информировать брата о столичных новостях: «Я всякий день имею удовольствие видеть обеих Пушкиных. Лев едет в конце этой недели в наши края. Дороговизна Петерб. его выгоняет, а отец сердится. Наталья Ник. едет в Москву. Я ее и здесь еще ни разу не видала»; «Я еду в сопровождении Льва, что мне вовсе не нравится. Старик тоже збирается к нам в Голубово, но не смеет совсем решиться, боясь обидеть Нат. Ник., которая его совсем не приглашает».
Младший брат поэта впервые посетил его могилу. Алексей Николаевич Вульф писал о встрече с Львом Пушкиным: «На пути с Кавказа в Петербург, разумеется, не на прямом, как он всегда странствует, заехал он к нам в Тригорское навестить да взглянуть на могилу своей матери и брата, лежащих теперь под одним камнем». Лев Сергеевич рассказал обитателям Михайловского и Тригорского подробности дуэли Лермонтова.
На глазах Натальи Николаевны разворачивалась своеобразная трагикомедия, местом действия которой стали Михайловское и Тригорское. Мария Ивановна Осипова, некогда юной шестнадцатилетней барышней влюбленная в Пушкина в его последние приезды в Михайловское в 1835–1836 годах, теперь, в 23 года, оказалась между двух огней - должна была остановить свой выбор на старике Сергее Львовиче или его младшем сыне Льве, возможно, в какой-то мере восполнявшем в ее глазах потерю старшего брата. О ее чувствах к Льву Пушкину та же Евпраксия Николаевна писала А. Н. Вульфу, что «быть за Львом или ни за кем, еще что для ее существования необходимо быть неразлучной, не быв даже его женою, и мысль разлучиться с ним для нее нестерпима…». 26 июля Вревская сообщила брату подробности этого романа: «Минутная нежность Льва к Маше меня обманула - и ее еще боле. Одно время Лев мечтал о счастье жить с Машей на Юге и довольствоваться для этого 10 т., но несчастная ревность Машина совсем его разочаровала. Он видит теперь в ней, кроме физических недостатков, и моральные, утверждая, что у нее нрав нехорош. Ты можешь себе представить, как меня это огорчает, тем более что я главною причиною: я предмет ревности ее». О старшем Пушкине Евпраксия сплетничала: «Забыла было тебе сказать, что был Сергей Льв., и так ему не понравилось Машино обхождение со Львом, что возвратился ко мне из Триг. совсем разочарованной. Он мне сказал, что несколько раз молился он на могиле жены и сына об исцелении, и все было напрасно; но эта поездка его совсем образумила».
В конце сентября 1842 года Лев Сергеевич покинул Михайловское, так и не попросив руки Марии Осиповой. Как поясняла Евпраксия, он «всю вину клал на Сергея Льв., что будто, не имев ничего, не может предложить свою руку Маше». А отец, в свою очередь, как она выразилась, «никак не мог понять, чтоб можно было сына предпочесть отцу». С дороги, уже из Киева, младший Пушкин написал хозяйке Три-горского Прасковье Александровне 2 октября: «Путешествие мое было печальным, я распрощался с солнцем в Псковской губернии, Витебск угостил меня снегом. Могилев - дождем, Чернигов - отвратительным обедом в… кабачке, Киев - ужасным холодом, и все вместе - смертной скукой». В письме ни слова не сказано о его чувствах к Марии Осиповой. Возможно, с ее дочерью Лев Сергеевич был более откровенен. Баронесса Вревская была даже удивлена тем, насколько сильно младшего Пушкина взволновала эта история: «Я никак не предполагала, что Лев мог так быть расстроен, как он был, когда уезжал отсюда. Он плакал и не мог ни слова выговорить. Он мне пишет на другой день приезда своего в Киев и говорит, что боится, чтоб с ума не сойти».
На следующий год Лев Сергеевич женился на родственнице Натальи Николаевны, Елизавете Александровне Загряжской.
Пятнадцатого октября 1843 года Мария Ивановна писала А. Н. Вульфу из Петербурга: «Один только вечер, когда Пушкин был у нас, я провела приятно; мы говорили о Евпраксии, о Пскове. В нем что-то есть, напоминающее Пушкиных… На-тал. Никол, со мной любезнее еще, чем в деревне. Я у нее обедала, и она была у меня несколько раз. Ты, верно, знаешь, что Лев Сергеев, женится в Одессе на Загряжской, дочери бывшего губернатора Симбирского или Саратовского - не помню хорошенько. У нее ничего нет; говорят, что она не хороша, маленького роста, черна и худа». Об этом она узнала от Натальи Николаевны, о которой сообщает в том же письме: «Натал. Ник. уговаривает меня выйти за Серг. Льв., говоря, что она не хочет Кат. Керн в belle-m`ere . Я успокоила ее на этот счет тем, что старый Селадон возвратился совершенно ко мне». (Речь идет о сватовстве в 1842 году Сергея Львовича Пушкина к дочери Анны Петровны Керн.)
После получения известия о свершившемся в Одессе 14 октября венчании Льва Сергеевича с Елизаветой Загряжской Мария Ивановна писала брату 16 ноября: «Я совершенно твоего мнения - все равно, где он счастлив. Только был бы он счастлив». Одновременно она отзывалась об отце новобрачного: «Мне он так противен, что я и пахитосов от него не беру, не только билет ложи или что-нибудь такое…» О Пушкиной она сообщала: «Бедная Натал. Никол., долго еще не быть в опере. Она потеряла сестру, которая за Дантесом, Катю Ник. Она прежде, чем получила эту печальную весть, все была больна, а это еще более ее расстроило… Кат. Керн, мне кажется, в раздумье - выдти за Сер. Льв. или нет. Она что-то очень внимательна к нему».
Так заканчивалась история, начавшаяся в Михайловском на глазах у Натальи Николаевны. Мария Ивановна так никогда и не вышла замуж. Сергей Львович, впрочем, также не добился благосклонности от Екатерины Керн.
О прелестях и всегдашних заботах деревенской жизни Дмитрию Николаевичу Гончарову, как всегда отмалчивавшемуся в ответ на просьбы сестер, писала не только Наталья Николаевна, но и неизменная ее спутница Александра Николаевна: «Не подумай, любезный братец, что, очутившись в деревне, наслаждаясь прекрасной природой, вдыхая свежий воздух и даже необыкновенно свежий воздух полей, - что я когда-либо могла забыть о тебе. Нет, твой образ, в окладе из золота и ассигнаций, всегда там, в моем сердце. Во сне, наяву, я тебя вижу и слышу. Не правда ли, как приятно быть любимым подобным образом, разве это не трогает твоего сердца? Но в холодной и нечувствительной душе, держу пари, мой призыв не найдет отклика. Ну, в конце концов, да будет воля Божия».
Наталья Николаевна намеревалась во второе свое пребывание в Михайловском, как и в 1841 году, оставаться там до глубокой осени, но эти планы 18 августа 1842 года нарушила неожиданная смерть в Петербурге Екатерины Ивановны Загряжской. Когда-то Пушкин (еще в 1834 году) писал жене, что в их семействе «всё держится на мне да на тетке, но ни я, ни тетка не вечны». Прошло пять с половиной лет после его гибели, и на 64-м году ушла из жизни и она. Наталья Николаевна никак не могла поспеть к ее похоронам и написала 25 августа Г. А. Строганову: «Тетушка соединяла с любовью ко мне и хлопоты по моим делам, когда возникало какое-нибудь затруднение. Не буду распространяться о том, какое горе для меня кончина моей бедной тетушки, вы легко поймете мою скорбь. Мои отношения с ней вам хорошо известны. В ней я теряю одну из самых твердых моих опор. Ее бдительная дружба постоянно следила за благосостоянием моей семьи, поэтому время, которое обычно смягчает всякое горе, меня может только заставить с каждым днем всё сильнее чувствовать потерю ее великодушной поддержки».
Это письмо было написано в самый канун Натальина дня. Е. И. Загряжская не дожила всего восемь дней до очередных именин и дня рождения племянницы. Наталье Николаевне исполнилось в этом году 30 лет, по-пушкински - середина жизни, и символично, что этот юбилей пришелся именно на ее пребывание в Михайловском. Но для его обитателей эти дни оказались омраченными известием о неожиданной смерти Екатерины Ивановны. Ее племянницы должны были сняться из деревни раньше времени и срочно собрались в дорогу.
Тетушка непрестанно повторяла, что после ее смерти вдовствующей племяннице не придется испытывать нужды. Теперь при первом свидании Натальи Николаевны с другой теткой, Софьей Ивановной де Местр, произошло их объяснение по поводу последней воли умершей. Екатерина Ивановна обещала завещать ей село Степанково Московской губернии с пятьюстами душ. Однако оформить письменно свою волю она не успела и на смертном одре просила сестру тотчас после ее кончины передать в распоряжение племянницы предназначенное ей имение. Графиня Софья Ивановна довольно своеобразно исполнила волю покойной. Призвав к себе Наталью Николаевну, она попросила Григория Александровича Строганова изложить решение, принятое, скорее всего, именно по его инициативе: поскольку Наталья Николаевна еще очень молода и неопытна, доверять ей имение безрассудно; не оспаривая ее права на наследство, графиня намерена временно сохранить имение в своих руках, распоряжаться доходами с него, выделяя из них племяннице ту сумму, которую сочтет необходимой.
При этом Софье Ивановне, по всей видимости, доставляло удовольствие слышать изъявления благодарности со стороны племянницы. Когда она в очередной раз к какому-либо празднику дарила материю на платье ей или ее дочерям, то требовалось вскоре явиться к ней в обнове. И каждый раз, разглядывая родственницу в лорнет, она говорила:
Как красиво! Где вы это нашли?
Да это же ваш подарок, тетушка, разве вы не узнали?
В самом деле? Какая же я рассеянная! Не то чтобы я хвалилась, но это и правда очень красиво!
Только второй брак мог обеспечить Наталье Николаевне независимость от всех и вся, но решилась она на него не сразу. Случай в очередной раз решил ее судьбу.
Керн написала очень теплые воспоминания о поэте, которые затем многократно переиздавались. По просьбе Анны Петровны на ее надгробии были выбиты слова признания в любви к ней любимого поэта: «Я помню чудное мгновенье…»
Осипова Прасковья Александровна
Прасковья Александровна Осипова (1781–1859) - владелица села Тригорское, которое она, внучка коменданта Шлиссельбургской крепости М. Д. Вындомского, унаследовала от отца А. М. Вындомского. Ей также принадлежали село Малинники, деревни Кожухово, Негодяиха и Нива Старицкого уезда Тверской губернии.
Она рано лишилась матери, и ее воспитанием занимался строгий и своенравный отец. Это была умная, практичная, но одновременно легко увлекающаяся женщина «…роста ниже среднего, стан выточенный, кругленький, очень приятный, образованная и начитанная, хорошо знала французский, немецкий, училась английскому». У нее были «волосы каштановые, мягкие, тонкие, шелковые, глаза карие, добрые, рот только не нравился никому (нижняя губа выдавалась); она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот», - писала Анна Керн.
По первому браку (с 1799 по 1813 год) она была Вульф (муж - Николай Иванович Вульф) и имела пятерых детей, в том числе Анну, Алексея (1805–1881), Евпраксию. По второму браку она - Осипова (муж - Иван Сафонович Осипов, умер в 1824 году) и имела еще двух дочерей: Марию и Екатерину. С ней жила и падчерица Александра Ивановна Осипова (Беклешова). Наездами к ней приезжали племянницы Анна Ивановна Вульф и Анна Петровна Керн.
Пушкин, живя в соседнем селе Михайловском, был частым гостем Тригорского, начиная с 1817 года. Он подружился со всей ее семьей, а в одно время, после ссоры с отцом, жил здесь довольно долго. Правда, Пушкин сначала писал: «Три Тригорские приятельницы несносные дуры, кроме матери», имея в виду Анну, Евпраксию и падчерицу Александру. Но потом стал бывать у них все чаще и чаще, пока, наконец, не стал пропадать в их доме с большой библиотекой чуть ли не каждый день.
П. В. Анненков отмечал: «Осипова была женщиной очень стойкого нрава и характера, но Пушкин имел на нее почти безграничное влияние». Она же, как глава многочисленной и разной по возрасту семьи, сумела создать в своем доме атмосферу, благоприятную и благодатную для поэта.
Кстати, Пушкин приходился Прасковье Александровне родственником: Я. И. Ганнибал был женат на ее родной сестре Елизавете Вындомской, которая в свое время убежала из родительского дома. Отец за это ее не простил, лишил наследства и все отдал Прасковье Александровне, которая после смерти отца разделила имение (1200 душ) поровну с сестрой, несмотря на то, что у нее тогда было пятеро детей, а у сестры - двое. Она была в курсе всех забот Пушкина, волновалась за его здоровье, старалась облегчить ему жизнь, понимая лучше других его внутренний мир, душевные мечтания, беспокоилась о его творчестве и жизни. Например, в письме к Жуковскому она писала: «Если Александр должен будет оставаться здесь долго, то прощай для нас, русских, его талант, его поэтический гений, и обвинить его не можно будет. Наш Псков хуже Сибири, и здесь пылкой голове не усидеть».
Когда в 1825 году Пушкин закончил 1-ю главу «Евгения Онегина», то самый первый ее экземпляр он преподнес ей с надписью «Прасковье Александровне Осиповой от Автора в знак глубочайшего уважения и преданности». В 1831 году Осипова писала женатому Пушкину: «…Любите меня хотя бы в четверть того, как я вас люблю, и с меня будет достаточно». Осипова нашла в себе силы послать поздравление его жене Наталье Николаевне с приглашением посетить Тригорское. Но отношения между ними до и после смерти поэта были испорчены взаимной неприязнью.
«Здесь мне очень весело. Прасковью Александровну я люблю душевно…», - писал Пушкин из Малинников в Петербург Дельвигу в середине ноября 1828 года. Поэт ценил в ней не только доброго и отзывчивого друга, но и человека умного, образованного, с отменным вкусом и собственными убеждениями. «Беру на себя смелость послать вам три последние песни Онегина; надеюсь, что они заслужат ваше одобрение», - писал поэт Осиповой 10 марта 1818 года. Ее характерный профиль Пушкин оставил на одном из черновиков «Письма Татьяны к Онегину» (сентябрь 1824 года).
С ее сыном, А. Н. Вульфом, поэт очень дружил, «соперничая в ухаживаниях» за его многочисленными кузинами и другими женщинами.
Пушкин посвятил Осиповой целый ряд своих произведений: «Подражания Корану», «П. А. Осиповой», «Простите, верные дубравы…» (записал ей в альбом 17 августа 1817 года), «Цветы последние милей…» (16 октября 1825 года). Пушкин дружил с ней до конца своей жизни. По словам П. Бартенева: «Она сумела понять чутким, все извиняющим сердцем, что за вспышками юношеской необузданности, за резкими отзывами сохранялась во всей чистоте не одна гениальность, но и глубокое, доброе, благородное сердце». Сохранились 24 письма Пушкина к ней и 16 ее писем к нему. Он ей писал: «Вчера получил я, сударыня, ваше письмо от 31-го. Вы не можете себе представить, до какой степени я тронут этим знаком внимания, расположения и памяти обо мне. Он проник до глубины моей души, и из глубины души благодарю вас»;
«…Не знаю, что ждет меня в будущем, но знаю, что чувства, которые я к вам питаю, останутся навеки неизменными» и т. д.
В письмах Прасковьи Александровны отражалась большая любовь к поэту: «… Я целую Вас в оба глаза. Да будет стыдно тому, кто худо подумает об этом»;
«…Бывают минуты, когда я желаю иметь крылья, чтобы на минуту взглянуть на вас, и потом возвратиться… это ведь безумие! Не правда ли? …жара спала - иду в сад мечтать о вас, о прошлом и надеяться, что мы еще погуляем вместе»;
«Прощайте, искренне мною любимый Александр Сергеевич. Моя нежная дружба к вам тоже выдержала испытание времени»;
«Если бы было достаточно одних пожеланий, чтобы сделать кого-либо счастливым, то вы, конечно, были бы одним из счастливейших смертных на земле. - А себе на этот год я желаю только одного - повидать вас на протяжении этих 365 дней».
Это было ее последнее, новогоднее пожелание Пушкину на 1837 год.
Когда гроб с телом поэта привезли в Тригорское, она сразу же взяла все заботы и расходы по похоронам поэта на себя. После смерти П. А. Осиповой не было обнаружено ни одного письма, ни одной записочки к ней ни от одного члена ее большой семьи. Она полностью уничтожила весь свой семейный архив. Зато нашли аккуратно сохраненные все 24 письма Пушкина к ней, написанные с 1825 по 1837 годы.
Вельяшева Екатерина Васильевна
Екатерина Васильевна Вельяшева (1813–1865) - дочь старицкого исправника-полицмейстера Тверской губернии В. И. Вельяшева, племянница П. А. Осиповой, жена (с 1834) штаб-ротмистра Владимирского уланского полка А. А. Жандра.
Как описывают ее современники, «это была очень миленькая девушка, особенно чудные были у нее глаза - синие, лицом хотя и не красавица, но стройная, увлекательная в движении, прелестная как непорочность, милая и добродушная».
Во время пребывания поэта в Старице в 1828–1829 годах она произвела на него очень сильное впечатление. Пушкин часто ее вспоминал и не раз встречался с ней. Поэт и Алексей Вульф между собой называли ее «Гретхен» - по имени героини «Фауста» Гете, отличавшейся «великой женственностью и чудом красоты». Она, в свою очередь, называла Пушкина - Мефистофелем, а Вульфа - Фаустом. Поэт вспоминал о ней в письме к А. Н. Вульфу от 26 октября 1829 года: «…Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее…», а также в письме к жене от 21 августа 1833 года:
«…Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве. Но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу…»
«…На семейном балу у тогдашнего старицкого исправника Василия Ивановича Вельяшева, женатого на сестре Павла Ивановича [Вульфа] Наталье Ивановне, я и встретила в первый раз А. С. Пушкина, - вспоминала Е. Е. Синицына, жившая в ту пору у П. И. Вульфа, - Пушкин с другим молодым человеком постоянно вертелись около Катерины Васильевны Вельяшевой». Совместные ухаживания Пушкина и Алексея Вульфа за Екатериной Вельяшевой очень злили местного помещика, 30-летнего Ивана Петровича Вульфа, влюбленного в нее, хотя и уже женатого.
В 1813 усадьба Тригорское перешла к Прасковье Александровне (1781-1859), бывшей замужем за Николаем Ивановичем Вульфом. От этого брака было пятеро детей: Анна (род. 1799), Алексей (род. 1805), Михаил (род. 1808), Евпраксия (1809), Валериан (род. 1812).
«Это была замечательная пара. Муж нянчился с детьми, варил в шлафроке варенье, а жена гоняла на корде лошадей или читала Римскую историю... От последнего брака произошли: друг Пушкина Алексей Николаевич Вульф, сестра его Анна Николаевна, с которою я была дружна всю жизнь, Вревская Евпраксея и другие». (А.П. Керн)
После свадьбы семья жила в имении мужа сельце Малинники Тверской губернии, но часто бывала в Тригорском.
Сначала семья жила в старом доме, построенном еще Максимом Дмитриевичем Вындомским в 60-х годах XVIII в. Через четыре года, в 1817 г. Вульфы перебрались в перестроенное здание полотняной фабрики. Причиной переезда было то, что дедовский дом оказался мал, и для семьи из шести человек требовалось более просторное здание. Перед переездом фабричное здание было благоустроено и приспособлено для жилья.
И хотя дом получился не очень привлекательным снаружи, похожим «не то на сарай, не то на манеж», внутри он был очень удобно спланирован и полностью отвечал требованиям времени.
Анна Петровна Керн так охарактеризовала свою тётушку в письме к автору первой научной биографии Пушкина П. В. Анненкову в 1859 году: «Вы когда-то у меня спросили: „что такое была Прасковья Александровна Осипова“. Мне кажется, я теперь вот могу это сказать почти безошибочно. С тех пор, как она скончалась [в этом же 1859], я долго об ней думала, и она мне теперь ясно нарисовалась. Это была далеко не пошлая личность – будьте уверены, и я очень понимаю снисходительность и нежность к ней Пушкина… Она меня всегда любила: и в детстве, и в молодости, и в зрелом возрасте, несмотря на то, что от бесхарактерности делала вред, почти что положительное зло. Я тогда сердилась на неё, но всегда потом ей прощала; она была так ласкова, так нежна со мною, как никто из моих близких, ни одна из моих родных тёток!.. И так мне рисуется Прасковья Александровна в те времена. Не хорошенькою, – она, кажется, никогда не была хороша, – рост ниже среднего, впрочем, в размерах, и стан выточенный; лицо продолговатое, довольно умное (Алексей на неё похож); нос прекрасной формы; волосы каштановые, мягкие, тонкие, шёлковые; глаза добрые, карие, но не блестящие; рот её только не нравился никому: он был не очень велик и не опрятен особенно, но нижняя губа так выдавалась, что это её портило. Я полагаю, что она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот. Отсюда раздражительность характера».
Прасковья Александровна состояла в родстве с Пушкиным: её сестра Елизавета была замужем за двоюродным братом матери поэта Яковом Исааковичем Ганнибалом.
В 1817 г. Пушкин, окончив Лицей, первый раз посетил Тригорское и вписал в альбом Прасковьи Александровны стихотворение «Простите, верные дубравы».
Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
О легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам...
В конце 1817 года Прасковья Александровна вторично вышла замуж на Ивана Сафоновича Осипова. Он привез с собой из Петербурга дочь от первого брака - Александру (род. 1808).
От брака с Осиповым у Прасковьи Александровны родилось две дочери – Мария (1820) и Екатерина (1823). 5 февраля 1824 года Прасковья Александровна вторично овдовела. Падчерица Александра осталась жить здесь.
Летом 1819 года
Пушкин снова посетил Тригорское.
9 августа 1824 года поэт прибыл из Одессы в Михайловское - в ссылку. «В качестве единственного развлечения, - писал он в октябре 1824 года В. Ф. Вяземской , - я часто вижусь с одной милой старушкой соседкой [П. А. Осиповой 43 года] - слушаю ее патриархальные разговоры. Ее дочери, довольно непривлекательные во всех отношениях, играют мне Россини, которого я выписал». (см. письма Пушкина за 1824 год)
Отцом Прасковьи Александровны собрана прекрасная библиотека, где были не только романы (кстати, «Кларисса» Ричардсона), но богатое собрание исторической, научной, справочной литературы, собрания сочинений иностранных и русских авторов XVIII века; из Петербурга постоянно выписывались новинки. В доме Осиповых читали на всех европейских языках. Сама Прасковья Александровна, свободно владевшая французским и немецким, выучила и английский, присутствуя на уроках собственных детей, для которых из Англии выписали гувернантку.
Все тригорские барышни были очарованы Пушкиным, симпатизировала ему и Прасковья Александровна. «Приезжал он обыкновенно верхом на прекрасном аргамаке, – вспоминала одна из младших дочерей Прасковьи Александровны Мария Ивановна Осипова, – а то, бывало, приволочится и на крестьянской лошадёнке. Бывало, все сестры мои, да и я, тогда еще подросточек, – выйдем к нему навстречу… Приходил, бывало, и пешком; подберётся к дому иногда совсем незаметно; если летом, окна бывали раскрыты, он шасть и влезет в окно… он, кажется, во всё перелазил… Все у нас, бывало, сидят за делом: кто читает, кто работает, кто за фортепиано… Сестра Alexandrine, как известно вам, дивно играла на фортепиано; её, поистине, можно было заслушаться… Я это, бывало, за уроками сижу. Ну, пришел Пушкин – всё пошло вверх дном; смех, шутки, говор так и раздаются по комнатам».
Анна Николаевна Вульф
(1799—1857) - старшая дочь Прасковьи Александровны Осиповой.
В детстве она приезжала в гости к дедушке с бабушкой в Берново, где подружилась со своей кузиной Анной Полторацкой (в замужестве Керн):
«Через несколько времени после нашего приезда в Берново приехали туда из Тригорского Прасковья Александровна и муж ее Николай Иванович Вульфы со своей дочерью Анной Николаевною, моею сверстницею. Был вечер... Горела тускло сальная свеча в конце большой залы... Они сели на стулья у огромной клетки с канарейками, подозвали к себе меня и маленькую свою дочь с ридикюлем и представили нас друг другу, говоря, что мы должны любить одна другую, как родные сестры, что мы исполняли всю свою жизнь.
Мы обнялись и начали разговаривать. Не о куклах, о нет... Она описывала красоты Тригорского, а я прелести Лубен и нашего в них дома. Во время этой беседы она вынула из ридикюля несколько желудей и подарила мне. Смело могу сказать, что подобных детей, как были мы, мне не случалось никогда встречать, и да простит меня читатель, если я увлекусь некоторыми подробностями этой дорогой для меня лучшей поры моей жизни... Анна Николаевна не была такою резвою девочкою, как я; она была серьезнее, расчетливее и гораздо прилежнее меня к наукам. Такие свойства делали ее любимицею тетушек и впоследствии гувернантки. Различие наших свойств не делало нас холоднее друг дружке, но я была всегда горячее в дружеских излияниях и даже великодушнее. Взаимная наша доверенность была полная, без всяких задних мыслей. Нас и вели совершенно ровно, и покупали мне то, что и ей, в особенности наблюдал это брат моей матери Николай Иванович, превосходное существо с рыцарским настроением и с любовью ко всему изящному, к литературе... Он поручил старшему брату своему Петру Ивановичу Вульфу, служившему кавалером при великих князьях Николае и Михаиле Павловичах, отыскать гувернантку. Случилось такое обстоятельство, что в это самое время искали гувернантку для великой княжны Анны Павловны, которая была наших лет, и выписали из Англии двух гувернанток: m-lle Сибур, и m-lle Бенуа... Эта последняя назначалась к Анне Павловне, но по своим скромным вкусам и желанию отдохнуть после труженической своей жизни в Лондоне в течение двадцати лет, где она занималась воспитанием детей в домах двух лордов по 10 в каждом, -- она предложила своей приятельнице Sybourg заступить свое место у Анны Павловны, а сама приняла предложение Петра Ивановича Вульфа и приехала к нам в Берново в конце 1808 года.
Родители наши тотчас нас с Анной Николаевною ей поручили в полное ее распоряжение. Никто не мешался в ее воспитание, никто не смел делать ей замечания и нарушать покой ее учебных с нами занятий и мирного уюта ее комнаты, в которой мы учились. Мы помещались в комнате, смежной с ее спальною. Когда я заболевала, то мать брала меня к себе во флигель, и из него я писала записки к Анне Николаевне, такие любезные, что она сохраняла их очень долго. Мы с ней потом переписывались до самой ее смерти, начиная с детства».
18-летняя Анна Николаевна познакомилась с Пушкиным в июле – августе 1817 года, когда поэт, только что окончивший Царскосельский лицей, приехал в гости к своим родителям в Михайловское.
В 1824—1826 годах, во время отбывания Пушкиным ссылки в Михайловском, завязался их роман, который принёс много страданий Анне Николаевне. Ей шёл 25–й год, она была сентиментальна и не особенно хороша собой, что подтверждают её портреты. Долгое время Анну Ник. считали прототипом Татьяны, хотя этот образ сложился до Михайловского (знаменитое «Письмо Татьяны» написано еще в Одессе). Ей посвящено несколько стихотворений.
Я был свидетелем златой твоей весны;
Тогда напрасен ум, искусства не нужны,
И самой красоте семнадцать лет замена.
Но время протекло, настала перемена
Ты приближаешься к сомнительной поре...
1825 [к 26-летней Анне Ник.]
Из её писем к поэту:
«Я очень боюсь, что у вас нет любви ко мне; вы ощущаете только мимолетные желания, какие испытывают совершенно так же столько других людей. Уничтожьте мое письмо, когда прочтете его, заклинаю вас, я же сожгу ваше; знаете, мне всегда страшно, что письмо мое покажется вам слишком нежным, а я еще не говорю всего, что чувствую… Когда-то мы увидимся? До той минуты у меня не будет жизни» (20 апреля 1826 г.).
«Я словно переродилась, получив известие о доносе на вас. Творец небесный, что же с вами будет? Ах, если бы я могла спасти вас ценою собственной жизни, с какой радостью я пожертвовала бы ею, и вместо награды я попросила бы у неба лишь возможность увидеть вас на мгновение, прежде чем умереть. Вы не можете себе представить, в какой тревоге я нахожусь, — не знать, что с вами, ужасно; никогда я так душевно не мучилась… Боже, как я была бы счастлива узнать, что вас простили, — пусть даже ценою того, что никогда более не увижу вас, хотя это условие меня страшит, как смерть… Как это поистине страшно оказаться каторжником! Прощайте, какое счастье, если все кончится хорошо, в противном случае не знаю, что со мною станется» (11 сентября 1826 г.).
С Пушкиным в период этой его ссылки постоянно встречался во время приездов в родное Тригорское на каникулы Алексей Ник. Вульф . Юный студент сразу попал под влияние опытного в сердечных делах поэта. В нём Алексей увидел блестящего представителя эпохи, для которой признаком хорошего тона считалось «только нравиться, занимать женщин, а не более: страсти отнимают только время». Ал. Вульф оказался достойным учеником: на своём уровне, в основном в ближайшем родственном и дружеском окружении, он блестяще применял полученные от Пушкина приёмы и имел полный успех, в первую очередь – у своей кузины Анны Керн. Вульф разнился с Пушкиным только в одном: если у поэта расчётливый и тонкий разврат будил поэтическое вдохновение, то для его молодого ученика был просто самоцелью.
Из письма Пушкина к Вульфу, от 20 сентября 1824 г . (из Михайловского в Дерпт):
Здравствуй, Вульф, приятель мой!
Приезжай сюда зимой
Да Языкова поэта
Затащи ко мне с собой
Погулять верхом порой,
Пострелять из пистолета.
Лайон, мой курчавый брат
(Не михайловский приказчик),
Привезет нам, право, клад...
Что? — бутылок полный ящик.
Запируем уж, молчи!
Чудо — жизнь анахорета!
В Троегорском до ночи,
А в Михайловском до света;
Дни любви посвящены,
Ночью царствуют стаканы,
Мы же — то смертельно пьяны,
То мертвецки влюблены.
В 1825 Пушкин задумал бежать за границу, выдав себя за слугу Вульфа.
Вместе с приятелем Пушкин обсуждал создающиеся сцены «Бориса Годунова» и главы «Евгения Онегина», отмечалась перекличка между дневником Вульфа и публицистикой Пушкина (записка «О народном воспитании»). По словам Алексея Вульфа, деревенская жизнь Евгения Онегина «вся взята из пребывания Пушкина у нас, "в губернии Псковской"».
В ответ на приглашение Пушкина [см. письма 1826 г. ], в июне 1826 года приехал в гости вместе с Алексеем Вульфом его университетский товарищ – Н. М. Языков. Память о встрече - большое языковское стихотворение «Тригорское», послание к Пушкину «О ты, чья дружба мне дороже», и ответные пушкинские стихи «К Языкову».
В наброске «О холере » Пушкин даёт следующую характеристику Ал. Вульфу:
«В конце 1826 года я часто видался с одним дерптским студентом (ныне он гусарский офицер и променял свои немецкие книги, свое пиво, свои молодые поединки на гнедую лошадь и на польские грязи). Он много знал, чему научаются в университетах, между тем как мы с вами выучились танцевать. Разговор его был прост и важен. Он имел обо всем затверженное понятие в ожидании собственной поверки. Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял».
После окончания университета Алексей Вульф приехал в Петербург, где сблизился со своей кузиной Анной Керн, одновременно «не платонически» развращая её сестру Лизу и жену Антона Дельвига Софью. Анна Петровна, безусловно, знала обо всех романах Вульфа и не скрывала от него своих. 18 августа 1831 года Алексей Николаевич оставил в своём дневнике запись, касающуюся кузины: «…никого я не любил и, вероятно, не буду так любить, как её».
Евпраксия Николаевна Вульф (в замужестве Вревская)
(1809—1883) — младшая сестра Александры Николаевны. В семье ее звали Зизи.
В пору пребывания Пушкина в псковской ссылке она из подростка расцветала в хорошенькую девушку. «Кудри золотисты на пышных склонах белых плеч» (Языков), «полувоздушная дева» (Пушкин), со стройной талией, о которой поэт вспоминает в пятой главе «Онегина»:
...строи рюмок узких, длинных,
Подобных талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал, —
Ты, от кого я пьян бывал!
Пушкин в это время полушутливо ухаживал за Зиной, также и Языков, когда гостил в Тригорском. Избалованная ухаживаниями, она позволяла себе капризничать, рвала стихи, которые ей писали оба поэта. Пушкин сообщал брату: «Евпраксия дуется и очень мила».
Имя «Евпраксеи» стоит в «дон-жуанском списке» Пушкина, притом в первом его отделе, куда занесено шестнадцать имен женщин, которых он любил всего глубже и сильнее.
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
1825
В июле 1831 г. Евпраксия Николаевна вышла замуж за барона Б. А. Вревского. Пушкин гостил в их имении Голубово. В 1835 г. он писал жене: «Вревская очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш псковский архиерей. И не заметно, что она уже не брюхата: все та же, как тогда ты ее видела». А через год писал Языкову: «Поклон вам от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой, и у которой я в гостях» [всего Евпраксия Николаевна родила 11 детей].
Известно, что именно ей А. С. Пушкин рассказал о своей предстоящей дуэли с Жоржем Дантесом. А. И. Тургенев говорил, что вдова Пушкина упрекала Вревскую «в том, что, зная об этом, она её не предупредила». «Евпраксия Николаевна Вревская в очередной раз приехала в Петербург 16 января 1837 года, за десять дней до роковой дуэли. Она остановилась в доме брата своего мужа, Степана Александровича Вревского, на Васильевском острове. Пушкин явился к ней, как только узнал о её приезде, что её очень тронуло. Разговор шёл в основном о судьбе Михайловского, которое волновало всех соседей Пушкина. …22 января Пушкин вновь навестил Евпраксию Вревскую и обещал появиться 25 января, чтобы проводить её в Эрмитаж. …В назначенный день, 25 января, Пушкин с утра сочинял письмо Геккерну и по дороге на Васильевский остров, к Вревской, сдал его на городскую почту. Неизвестно, отправились ли они в тот день в Эрмитаж, но она оказалась единственным человеком, которому он рассказал всё — „открыл свое сердце“. …26 января, накануне дуэли, Пушкин вышел из дома в шесть часов вечера и направился к Евпраксии Николаевне. В его доме готовились к обеду, и ему было, видимо, невыносимо трудно сесть за стол вместе с семьей, как ни в чем не бывало. С ней же он мог говорить обо всём свободно».
Эти шутливые строки были написаны Пушкиным, когда он приехал в Малинники в 1828 году после разрыва с Олениной (буквы R и O означают, по-видимому, соответственно А. Россет и А. Оленину - наиболее заметных представительниц петербургского бомонда), а Нетти - это Анна Ивановна Вульф (Netty)
(18??-1835), двоюродная сестра Алексея, Анны и Евпраксии Вульф из Тригорского.
Кузина Осиповых-Вульф часто гостила в Тригорском и ненадолго покорила сердце поэта. Нетти в этом четверостишии призвана оттенить столичную холодность и высокомерие подразумеваемыми противоположными качествами - добротой, простодушием, искренностью.
С Анной Ивановной Пушкин познакомился в феврале 1825 года. Она часто приезжала погостить из Бернова Тверской губернии. Особенно близко дружила Анна Ивановна со своей кузиной Анной Николаевной Вульф. Помимо того, что они были ровесницами, их связывало известное сходство характеров и вкусов. Обе были мечтательны, сентиментальны и наивны.
При первой встрече Анна Ивановна поразила Пушкина своей женской статью, и он в письме к брату передал свой восторг коротко: ecce femina! - вот женщина! Он тут же не замедлил влюбиться, хотя и в обычном стиле тригорских галантных интриг, т. е. не делая из этого тайны и даже пользуясь именем Нетти в тех случаях, когда ему нужно было вызвать ревность бедной Анны Николаевны Вульф. В этом общем любовном хороводе Нетти ни на какую особую роль не претендовала. Она была, несомненно, влюблена в поэта, как и все остальные, но он относился к ней, пожалуй, с еще меньшей серьезностью, скорее ласково-иронически.
С атмосферой Тригорского связаны и другие стихи Пушкина, написанные позднее, в 1828 и 1829 г., когда он гостил в другом имении П. А. Осиповой, в Малинниках Старицкого уезда Тверской губернии. «Здесь мне очень весело,— сообщал он в письме Л. А. Дельвигу.— Здесь очень много хорошеньких девчонок... я с ними вожусь платонически, и от этого толстею и поправляюсь в моем здоровье...» А пять лет спустя, проезжая мимо знакомых мест, напишет жене: «Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить...
Назад тому пять лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мной не пляшет, не бесится, а в Малинниках, вместо всех Анет, Евпраксий, Саш, Маш etc. живет управитель... Вельяшева, некогда мною воспетая, живет здесь в соседстве. Но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу».
| Прасковья Александровна Осипова (по первому мужу Вульф, урожденная Вындомская) | |
| хозяйка усадьбы Тригорское , соседка А. С. Пушкина по имению Михайловское . Близкий друг А. С. Пушкина , мать баронессы Е. Н. Вревской . | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
имение Тригорское, похоронена на кладбище городища Воронич , Опочецкого уезда, Псковская губерния Российской империи |
Праско́вья Алекса́ндровна О́сипова (по первому мужу Вульф , урожденная Вындомская) - псковская дворянка, хозяйка усадьбы Тригорское , мать баронессы Е. Н. Вревской , соседка А. С. Пушкина по имению Михайловское и близкий друг поэта.
Биография
В 1799 году она вышла замуж за тверского дворянина, отставного коллежского асессора Николая Ивановича Вульфа (1771-1813). Проживали супруги в селе Тригорское Опочецкого уезда Псковской губернии. От этого брака у супругов было пятеро детей: Анна (1799-1857), Алексей (1805-1881), Михаил (12 июня 1808 - 20 июня 1832), Евпраксия (1809-1883), и Валериан (22 июня 1812 - 12 марта 1842).
В 1813 году почти одновременно у Прасковьи Александровны умерли муж и отец.
Во второй раз она вышла замуж в конце 1817 году за Ивана Сафоновича Осипова . От второго брака у неё было двое детей: Мария (1820) и Екатерина (1823). Прасковья Александровна также воспитывала и падчерицу - дочь второго мужа по имени Александра. Известно , что Прасковья Александровна была властной и строгой (порой скорее деспотичной) матерью и воспитателем, которая не всегда считалась с личными чувствами своих детей , но, как отмечают многие, она сумела дать своим детям хорошее образование. Известно, что сама Прасковья Александровна читала имевшиеся в их доме в Тригорском книги по философии и политике, а также беллетристику на французском, немецком, итальянском языках. Чтение книг, природный ум и утонченный вкус делали её незаурядным человеком своего времени, рачительной и величественной хозяйкой дома и добродетельной супругой .
Прасковья Александровна в течение сорока шести лет лично управляла Тригорским, в котором числилось до 700 душ крепостных. Известно, например, что А. С. Пушкин неоднократно обращаясь к ней за советами по вопросам управления своим имением.
Многие русские писатели и поэты дружили с ней и посвящали ей свои стихи - например, А. А. Дельвиг после посещения им Тригорского в апреле 1825 года, Е. А. Баратынский, И. И. Козлов, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский.
Дружба с Пушкиным
Первая встреча Прасковьи Александровны с Александром Пушкиным состоялась летом 1817 года, в год окончания им Лицея . В жизни и творчестве А. С. Пушкина Прасковья Александровна занимала видное место. Например её имя и относящиеся к ней по смыслу слова встречаются в произведениях поэта 168 раз. Ей, её дочерям, её семейству Пушкин посвятил многие свои стихотворения: «Простите, верные дубравы» (1817), «Подражания Корану» (1824), «Быть может, уж недолго мне…» (1825), «Цветы последние милей» (1825) и многие другие. Прасковья Александровна в конце своей жизни уничтожила всю свою переписку с близкими и друзьями, но оставила письма А. С. Пушкина.
В русскую и мировую культуру Прасковья Александровна вошла как создательница имения Тригорского, неразрывно связанного с именем великого русского поэта, имения, в котором Пушкин провел одни из лучших моментов своей жизни.
